50 лет назад с Байконура стартовал пилотируемый Германом Титовым «Восток-2». Легенды и были из жизни второго космонавта планеты

Легенды и были из жизни Героя Советского Союза, лауреата Ленинской премии, Космонавта № 2, депутата Государственной думы Германа ТИТОВА. 6 августа исполняется ровно 50 лет со дня его космического полета.

МЫ БЫЛИ дружны с Германом. С того самого дня, когда он вернулся из своего полета, и до последнего дня его жизни. Буквально за несколько дней до его нелепого ухода (это случилось в парилке, к сожалению, никого рядом не было) я попросил его о большом интервью. Оно состоялось… Но разве мог я подумать, что оно станет последним…

Он первым увидел сполохи молний под собой. Огненная змейка проскакивала между тучами, и сразу же высвечивалось огромное пространство.

— Я подумал, что на Земле, наверное, очень страшно, — сказал Герман, — а с орбиты впечатление совсем иное: кажется, что гроза проходит где-то очень далеко, а потому совсем не опасна… И я тогда понял, что взгляд из космоса на Землю поможет нам лучше понять тот дом, в котором нам выпало счастье жить…

Мы летели с Байконура в Москву. Я по старой дружбе напросился у генерал-лейтенанта Г.С. Титова в его самолет, и долгие три часа мы провели вместе. Выпили немного, а потом завели разговор о минувших после его полета десятилетиях.

Взлет Германа Титова начался в августе 1961 года, когда о нем узнал весь мир. Его восхождение продолжалось все минувшие годы. Его сердце остановилось, когда он был депутатом Государственной думы. Он считал, что именно в ней он наиболее полезен людям.

Буквально в канун трагедии мы договорились о продолжении того разговора, который состоялся в самолете. Я приехал к Герману в Думу: мол, «хочу взглянуть на него на рабочем месте». Не думал тогда, что эта встреча станет последней…

В кабинете Германа Титова я застал ходоков с одного из космических предприятий. Они пришли к «своему» депутату, чтобы тот добивался у «начальства» (имелось в виду правительство и руководство Российского космического агентства) финансирования орбитальной станции «Мир»: мол, хорошо бы, чтобы она полетала еще пару лет. Реакция Германа Степановича оказалась неожиданной для посетителей.

— А вы думали о перспективе? — начал он. — Ясно, что Россия должна работать на Международной космической станции, следовательно, ее создание должно быть профинансировано. 30 процентов средств дает возможность из 7 членов экипажа станции трем быть нашим… Значит, нужно для МКС делать хороший модуль, в котором должны быть использованы все новейшие технологии, самая современная аппаратура… Да, два года мы не будем летать в космосе длительное время, только на сборочные работы и на стыковки. И за это время надо сделать модуль, чтобы через два-три года эксплуатировать это на орбите. Но для этого те сред-ства, которые сейчас выделяются на космонавтику, нужно вкладывать в наше будущее на Международной космической станции, а не в прошлое — «Мир». Бесспорно, «Мир» — это выдающаяся работа, замечательная станция, достижения космонавтики на «Мире» велики и замечательны! И кто-нибудь против этого возражает? Нет, конечно. Согласен, что можно продлить работу на «Мире» еще два или три года: ресурс станции не исчерпан, но в этом случае мы безнадежно отстанем по освоению МКС. На оба проекта денег у России нет. Значит, мы обязаны делать выбор: я считаю, что он должен быть в пользу Международной космической станции…

Я увидел прежнего Титова, того, которого знал четыре десятка лет и с которым, к сожалению, в последние годы встречаться приходилось редко.

К счастью, добрые товарищеские отношения время не растворяет, а потому наш разговор был откровенным, честным и прямым. Впрочем, Герман Титов иным и быть не может, хотя не всем это нравилось и нравится…

Юрий Гагарин (апрель 1961 г.): «Рядом сидел мой ближайший друг — Космонавт Два — великолепный летчик, коммунист, принятый в партию нашей партийной организацией, человек с чистой, почти детской жизнерадостностью. Порой наши взгляды встречались, и мы улыбались, понимая друг друга без слов. Опасения тех, кто полагал, будто нас нельзя предупреждать о полете, чтобы мы не нервничали, не оправдались. И я, и мой товарищ, который в любом случае был готов занять место в кабине «Востока», чувствовали себя превосходно.

Космонавт Два сидел ко мне в профиль, и я невольно любовался правильными чертами красивого задумчивого лица, его высоким лбом, над которым слегка вились мягкие каштановые волосы. Он был тренирован так же, как и я, и, наверное, способен на большее. Может быть, его не послали в первый полет, приберегая для второго, более сложного…»

Не люблю патетики, но сейчас удержаться не могу!

Государственная Дума обязана гордиться, что среди ее депутатов был такой человек, как Герман Степанович Титов. Волею судьбы и истории он вместе с Юрием Гагариным и своими друзьями по первому отряду космонавтов стал символом ХХ века, его гордостью, его величием. Правителей потомки и не вспомнят — будут истерты временем их имена, а первопроходцы живут вечно… Будь моя воля, я каждый день по всем каналам ТВ напоминал бы, что в нашей Думе есть такие люди, как Герман Титов, и гордился бы своим выбором, а вместо этого мне регулярно показывают «избранных» избранников, на которых и смотреть-то не хочется, а тем более слушать. А может быть, их-то и показывают, чтобы породить в нас аллергию к власти?! Ребята, родные, да у нас она с рождения!..

Прошу прощения за отступление, но оно необходимо для понимания того смятения, что было в душе, когда я шел к депутату Титову, чей кабинет находился на 15-м этаже здания Думы. Я увидел крохотную комнатку и в ней четыре стола: за самым большим сидит, конечно, сам Титов, а рядом его помощники. И сразу же стало легко, просто, потому что официоз убивает искренность, а этого я боялся. Оказалось, напрасно.

Я спросил Германа:

— Кто и что больше всего радует сейчас в жизни?

— Семья. Раньше я не видел ни жену, ни дочек. Жизнь шла в вечных заботах, на колесах, в командировках. Домой приезжал только поспать. Перед уходом в отставку получалось так, что каждый второй день был в командировке… Дети выросли незаметно…

— Слухи ходили: мол, Титов чуть ли не пять раз женился?!

— На подобное я отвечаю так: не понимаю тех людей, которые женятся, потом разводятся, и снова женятся, и снова разводятся… Я женился один раз, и, поверь, этого до конца моей жизни хватит!.. Ну а слухов ходит много разных…

— Тамара такая же?

— Есть прекрасная поговорка: при хорошем муже и кочерга барышня!.. А если шутки в сторону, то всё хорошо, и дочки как-то незаметно выросли…

— Как у них жизнь складывается?

— Они у меня «послеполетные»: родились в 63-м и 65-м годах. Старшая, Татьяна, окончила экономический факультет Института международных отношений. Работала в Министерстве внешней торговли, там и нашла суженого. По прежним законам нельзя было работать мужу и жене в одном подразделении, и одному из них предложили куда-то переходить. Зять ушел… А для меня радость — рождение внука Андрюшки. Саша до последнего времени был безработным, сейчас нашел какое-то временное место работы.

— У отца помощи не просят?

— Самостоятельные ребята, сами решают свои проблемы… А младшая дочь, Галя, окончила Институт военных переводчиков, вышла замуж за дипломата. Работает представителем ООН по делам беженцев здесь. До пенсии Тамара работала в Институте военной истории в авторском коллективе по заключительному тому Великой Отечественной войны… Сейчас выращивает цветы.

— Получается?

— Ей нравится. И мне тоже… В общем, всё в семье сложилось нормально, и это самая большая радость для меня.

Член-корреспондент РАН Б.Е. Черток: «В 15 часов 30 минут Титов сообщил: «Невесомость переношу отлично». Он храбрился. Позднее он признался, что его слегка подташнивало и мутило. Особенно неприятные ощущения возникали при резких движениях головой. Он старался медленно поворачивать голову или укладывать ее неподвижно. Но задания по киносъемке и наблюдению Земли через иллюминаторы требовали движений. Титов учился спокойной собранной позой снимать головокружения. Подробно о всех своих действиях и самочувствии он рассказал, отчитываясь перед Госкомиссией на Земле. А пока мы только гадали и спорили…

Вместе с Воскресенским мы вернулись на КП в 2 часа утра уже 7 августа. Здесь начиналась легкая паника. Титов не отвечал на запросы «Зари-1»… Выяснилось, что в космосе можно не только спать, но и «проспать»! Тут же мне было дано задание разработать ТЗ для часовой промышленности на космический будильник».

— Я не хочу останавливаться на том, что широко известно и о чем можно прочитать в книгах о первых космонавтах. Но у меня такое ощущение, что Герман Титов прожил несколько жизней, и потому я попробую узнать о тех, которые неизвестны широкой публике…

— Любопытно. И какие же это «жизни»?

— Первая — летчик. То, что было до полета…

— Я всегда говорю, что у меня два дня рождения. Первый — 11 сентября 1935 года, когда мама, папа и все близкие узнали, что я появился на свет. И второй — 6 августа 1961 года, когда весь мир узнал, что есть такой космонавт Титов.

— Вторая — космонавт. А третья — это летчик-испытатель… То есть известный всему миру человек вдруг «исчезает», и я с удивлением узнаю, что вдруг Герман Титов решил испытывать новые машины. Неужели космос разочаровал?

— Нет, не «вдруг» это случилось! Летчиком-испытателем мечтает стать каждый молодой пилот, но в данном случае в основе лежала идея о необычным самолете. О ней я впервые услышал на лекции профессора Космодемьянского в Академии Жуковского. Эти лекции были «со звездочкой», как он нам объяснил, о них он спрашивать на экзаменах не будет. Это был специальный курс об орбитальных самолетах, ракетопланах. И он говорил тогда, что если у кого-то из конструкторов родится идея использовать для возвращения на Землю атмосферу, осуществлять спуск на крыльях, а не на парашюте, то он будет счастлив… Эти слова профессора запали в душу, зародили определенный интерес у меня, а потому, конечно же, мое внимание сразу же привлек проект «Спираль», который зарождался в КБ Артёма Ивановича Микояна. Я прекрасно понимал, что будут всевозможные испытания, как это бывает всегда при создании новой техники. И эти испытания пройдут на всех диапазонах скоростей — от космических до посадочных, и это уже забота летчиков-испытателей. Мне хотелось попасть в эту группу и работать на всех этапах — от проекта до полета. Конечно, я понимал, что в таком случае у меня будет преимущество перед летчиками-испытателями на право первого полета в космос на таком самолете: ведь я уже побывал на орбите. Поэтому у меня и родилось серьёзное желание принять участие в проекте «Спираль». И для этого надо было стать летчиком-испытателем…

— Насколько я знаю, эта идея была поддержана?

— В Звездном городке появилась группа из трех человек: я, Анатолий Филипченко и Анатолий Куклин. В Липецке мы прошли теоретическую подготовку, а в 67-м году поехали во Владимировку, где начали потихоньку осваивать испытательскую работу, в частности, запуск и остановку двигателя в полете, заход и посадку «без двигателя», полеты на «динамический потолок» и, наконец, полеты по автоматическим системам навигации и захода на посадку.

— Такое впечатление, будто вы испытывали будущий «Буран»?!

— Все эти идеи потом были реализованы в «Буране», но об этом проекте тогда и речи еще не могло идти. Последняя моя командировка была на завод, где делали Ту-95. Это был носитель для «Спирали». Орбитальный самолет подвешивался под «брюхо» носителя, и тот его поднимал в воздух, «Спираль» сбрасывалась, и шла отработка посадки. Надо было точно знать поведение самолета на посадочных скоростях.

— На испытательном полигоне «Владимировка» была очень длинная посадочная полоса, чуть ли не двадцать километров?

— Там и проводились испытания. Модель орбитального самолета отцеплялась от носителя, и она без двигателя шла на посадку… И до гибели Юрия Гагарина проект «Спираль» шел очень хорошо. В Звездном городке был создан четвертый отдел, куда я набрал молодых летчиков: Кизим, Романенко, Джанибеков, Малышев и другие.

— Их представлять не надо: классные космонавты!

— Все слетали, стали Героями. Вот только у Толи Куклина не получилось — здоровье подвело… Но после гибели Юрия Гагарина ситуация резко изменилась: летать стало тяжело.

— Но почему отдел закрыли?

— Во-первых, это была экспериментальная работа КБ Микояна, и, во-вторых, произошло столкновение интересов людей, связанных с авиацией и космонавтикой.

— Но ведь Артём Иванович Микоян был очень авторитетным человеком, с его мнением считались!

— Это, безусловно, верно, но он считался авиационным конструктором, не космическим…

— А ваше впечатление о нем?

— Не мне оценивать Генерального конструктора, имя которого известно во всем мире!.. Но личные отношения у нас были очень теплые, хотя «дистанция» между нами была огромная. А вот с летчиками, особенно с Мосоловым и Федотовым, были отношения дружеские, товарищеские. Ну а Артём Иванович относился по-отечески. И это проявилось, когда произошла трагедия с Юрой.

— Как именно это почувствовалось?

— Официально мне летать никто не запрещал, но палки в колеса ставили, и уже трудно стало добираться до кабины пилота. Я приехал к Артёму Ивановичу наниматься на работу. Мы сидели в кабинете, пили чай, и я ему всё рассказал. Он мне в ответ: мол, у меня в КБ неинтересно, всего один самолет, а лучше пойти в Лётно-испытательный институт, где широкая палитра работы, и она очень интересна. И тут же предложил позвонить начальнику ЛИИ Уткину. Взял трубку, поговорил с Уткиным, тот говорит, что пусть Титов приезжает… Я тут же сажусь в машину и еду в Жуковский. Захожу в кабинет, думаю, ну сейчас меня с распростёртыми объятиями примут: ведь сам Микоян просил об этом. Виктор Васильевич выслушал мою пламенную речь и тут же говорит: «А зачем ты мне нужен?! Зачем мне лишняя головная боль?! У меня аварий и катастроф хватает и без тебя…» Артём Иванович, конечно, молодец: он не стал мне отказывать напрямую, хотел как-то смягчить удар.

— Да и работа была опасная!

— Конечно. Многие ребята и в ЛИИ, и в КБ Микояна погибли во время испытаний, по пальцам можно пересчитать тех, кто живет сегодня… А после гибели Юрия Гагарина меня просто-напросто начали беречь и отодвинули от полетов. Их позиция была понятна, но мне-то что делать?!

— Вернемся к «Спирали». Это была попытка соединить авиацию и ракеты?

— В определенной степени. «Семерка» должна была выводить «Спираль» в космос. Ракетоплан — это был одноместный аппарат — выполнял там разведывательные функции, а затем возвращался на Землю. Дыхание «звездных войн» уже ощущалось в то время, а потому наши конструкторы думали о будущих космических истребителях… А потом волею судьбы я вернулся к «Спирали» через много лет. Я служил в Военно-космических силах после окончания Академии Генштаба. Когда возникла идея создания «Бурана», то потребовался опыт работы по «Спирали». Была создана модель «один к трем», и начались испытания. Ее запускали на ракете по одновитковой схеме. Я был назначен руководителем государственной комиссии по испытаниям.

— Помню, американцы долгое время недоумевали, чем это занимаются русские?!

— Мы провели серию испытаний. Получили очень много интересных данных о полете в атмосфере, и это помогло разрабатывать теплозащиту и аэродинамику «Бурана». Было проведено четыре пуска. Три из них были удачные, а четвертый аварийный: забыли к аппарату прикрепить парашют. Вот и такое бывало у нас… Первый раз нам удалось скрыть от американцев, что именно мы испытываем, но при втором пуске американцы зафиксировали всё: как аппарат плавал, как его поднимали на борт корабля, как проводились операции по сливу остатков компонентов топлива. По фотографиям они сделали макет и испытали его в своих лабораториях. Полученные аэродинамические характеристики были значительно лучшие, чем у «шаттла». Когда создавался «Буран», то было поставлено главное условие для разработчиков: система посадки должна быть автоматической. Таким образом, то, что мы когда-то делали для проекта «Спираль», ложилось в основу системы автоматической навигации захода на посадку орбитального корабля «Буран». Эта посадка стала без преувеличения самым выдающимся достижением всей программы. После более чем трехчасового полета в космосе и атмосфере в момент остановки на полосе отклонение корабля от заданной программы составило одну секунду, а отклонение от оси полосы — всего три метра. Честно говоря, когда это произошло, я не сдержал слёз.

— Казалось, что всё позади?

— Это была большая, по разным причинам длительная и нелегкая работа. Завершилась она блестяще, но, к сожалению, дальше не пошла. Не пошла и наша «Спираль». А какой бы мог быть качественный прорыв! Трудно сказать, как бы эта система развивалась, но ясно одно: мощный потенциал, заложенный в ней изначально еще в ОКБ А.И. Микояна, не реализован до сих пор.

— Время упущенных возможностей?

— Пожалуй… Умер Микоян, и мы попробовали решить судьбу «Спирали». Подготовили Постановление ЦК партии и правительства, начали его согласовывать. Министр авиапромышленности Дементьев завизировал его, пришли в Минобщемаш к Афанасьеву. Очень хорошо помню эту встречу: министр попросил добавить строку о том, что «Спираль» будет использоваться как транспортное средство для космических орбитальных станций, и также подписал постановление. Бумага пошла в Министерство обороны. По молодости я считал, что дело сделано. Но потом Николай Петрович Каманин сообщает, что министр написал на постановлении: «Это фантастика!», что означало прекращение работ по «Спирали». Будь жив Артём Иванович, конечно, всё могло измениться… Мне трудно было определить: правильное решение или нет, но было обидно, потому что это направление для меня как летчика закрылось. Кстати, дипломный проект в Академии имени Жуковского у меня был как раз по орбитальному самолету. И у Юры Гагарина тоже. В Академии Генерального штаба, куда я пошел после фактического запрета на лётную работу, продолжал те же темы, связанные с космической авиацией. Теперь уже более масштабно, к примеру, тема: «Применение орбитальной авиации». Кандидатская диссертация тоже в какой-то степени созвучна этим проблемам: «Исследование возможного характера военных действий в космосе и пути завоевания господства в космосе».

— Значит, вполне реальный шел разговор о войне в космосе?

— Конечно. Тут целый комплекс проблем — не только «стрельбы через космос», но и размещение там оружия, и вопросы управления, и, наконец, системы обороны. Моя кандидатская работа стала одной из первых в этой области… Я не хвалюсь, просто так случилось, и мне это — что скрывать! — приятно. Докторская диссертация также была посвящена военному космосу…

— Со стороны может показаться, что жизнь шла по прямой линии, без зигзагов… А разве не хотелось слетать в космос второй раз?

— Конечно, хотелось. Но у меня уже было право выбора, а потому хотел какой-то принципиально новой работы.

— К примеру, слетать на Луну?

— Откуда это известно?!

— Я сказал наугад…

— По-моему, 4 января 1967 года мы собирались вылететь во Владимировку, чтобы продолжать работы по «Спирали». На аэродром позвонил Каманин, приказал задержаться и явиться к нему. Он мне сказал, что есть решение правительства о создании восьми кораблей Л-1.— Для облёта Луны?

— Да. И Каманин говорит мне: мол, прекращай заниматься «Спиралью» и переходи на лунную программу. Я немного знал, как именно обстоят дела… И спросил: «Как вы считаете, Николай Петрович, состоятся ли восемь полетов к 50-й годовщине Октября?» А именно к этой дате готовился облёт Луны, и было ясно, что если первый облёт будет удачным, то второй и все остальные так и не состоятся… И я продолжил: «Дублером я уже был, а потому назначайте меня первым и единственным командиром корабля Л-1. В этом случае я согласен… Однако хотелось бы продолжить работы по «Спирали», потому что мне это интересно». Понятно, что Каманин никаких гарантий мне дать не мог, а потому отпустил: мол, иди и подумай. Я тут же улетел во Владимировку, и Каманину стало ясно, что принимать участия в лунной программе я не хочу и не буду.

— Леонов согласился?

— Да, именно Алексей и возглавил «группу лунатиков», как мы тогда говорили.

— Право выбора, значит, всё-таки было?!

— Оно всегда есть! Помните Сатин у Горького говорил: «Труд — удовольствие, жизнь хороша! Когда труд — обязанность, жизнь — рабство. Для чего работать, чтобы быть сытым?..» Глубокие по смыслу слова…

— Титов воспринимался как бунтарь в отряде!

— Это из-за физзарядки… Меня упрекали, что не хожу… А недавно я прочитал у Дейнеки, который отметил 91-й год своего рождения, что все долгожители не любят физические упражнения, потому и живут долго.

— После окончания Академии Генштаба началась новая жизнь?

— Она продолжалась на ином уровне… Любопытная ситуация сложилась перед поступлением в академию. Меня активно поддержал командующий Кутахов. И лишь несколько лет спустя он признался, что его вызывали в ЦК партии и сказали там, чтобы он любыми способами не давал мне летать. И когда я выразил желание учиться, у него камень с души упал…

— Слух ходил, что Титов обиделся: мол, обходят его другие?

— Даже мама забеспокоилась, что происходит: Николаев, Леонов — уже генералы, Попович тоже, а ты всё в полковниках. «Не волнуйся, — говорю маме, — я еще маршалом буду!» В 75-м году мне генерала присвоили, потом генерал-лейтенанта, и мама успокоилась.

— Академия Генштаба вывела на иной уровень работы?

— Конечно. Я начал служить в Главном управлении космических исследований Министерства обороны.

— Оно более известно как

ГУКОС. Поначалу мы пытались расшифровать аббревиатуру, не получалось. Проще и понятнее звучало: «Космические войска». А не выглядело ли это так: командующий есть, а войска нет?

— Они складывались постепенно. Сначала в войсках стратегического назначения. Но потом выяснилось, что между ракетчиками и нами весьма существенная разница: объединяет только территория полигона. Ракетчикам надо пустить ракету, и их задача выполнена. А у нас после пуска только всё начинается. Ракета для нас — лишь средство для выхода на орбиту, «лошадка», а далее надо выполнять задачи в интересах Вооруженных Сил. Через некоторое время Космические войска отделились от ракетчиков, стали самостоятельными.

— Понятно, что работы хватало. Но эти годы из жизни Германа Титова почти неизвестны широкой публике. Что хотелось бы выделить?

— Всё было интересно. Я лет семь был заместителем командующего по опытно-конструкторской и исследовательской работе. Всё новое шло ко мне. Надо создать, к примеру, спутник. А для этого нужны монтажно-испытательный корпус, старт для нового носителя, новый измерительный пункт и так далее. Многое было связано со строителями, и подчас приходилось начинать буквально с первого колышка в степи… А потом, когда я стал первым заместителем командующего, то опять-таки опытные работы были переданы мне… Заместитель — это особая профессия, особая должность… Помню, на полигоне позвал однажды нас с Юрой Сергей Павлович Королёв к себе в домик. Это, кажется, было во время полета Николаева и Поповича. Там было несколько главных конструкторов и заместители Сергея Павловича. И он поднял тост. «Я хочу выпить за своих заместителей, — сказал Королёв. — Заместитель — это посох, палка, на которую хозяин опирается в дороге. Когда он поздно возвращается домой, он палкой щупает грязь. Когда на него нападают собаки, он палкой отбивается от них. А когда он приходит в гости, то палку оставляет в передней…» На всю жизнь я запомнил этот тост Сергея Павловича Королёва!.. А интересно на работе было всё: ведь испытывали новую космическую технику. И вкус побед знаю, и горечь неудач…

— Мне рассказывал академик Уткин, что вы очень плодотворно работали вместе по «Зениту»?

— Это «носитель ХХI», как говорит Владимир Фёдорович, и я с ним согласен. Я был председателем Правительственной комиссии по испытаниям этого комплекса. И получил за эту работу Ленинскую премию. По-моему, за создание комплекса «Зенит» в общей сложности было две Ленинские премии и три Государственные. Уже этот факт свидетельствует о том, сколько нового и оригинального заложено в этом космическом носителе. Совсем не случайно, что именно он выбран для «Морского старта», в котором объединились для коммерческих стартов США, Россия, Украина и Норвегия. Первые пуски с морского космодрома прошли успешно, и весь мир наблюдал, как красиво стартует «Зенит».

— Говорят, что Уткин попросил, чтобы именно Титов возглавил комиссию?

— Я очень мало знал Уткина, так как он занимался до этого боевыми машинами. Но я был председателем комиссии по «Целине». Это большой спутник радиотехнической разведки. У нас с Генеральным конструктором сложились достаточно сложные отношения. «Целина-2» должна была стартовать на «Зените». Но изготовление носителя задерживалось. А спутник очень нужен для обороны. Тогда я, согласовав с Генштабом, прошу выделить другой носитель, и мы отправляем «Целину» на «Пятисотке», а не на «Зените». Конечно, в КБ «Южное» всё сразу же завертелось: срыв задания Министерства обороны, конечно же, дело серьезное. Я подумал, что академик Уткин на меня в обиде… Но Владимир Фёдорович прекрасно понял, что я выполнял свой долг: армии нужен был разведывательный спутник, а отношения между разными КБ и заводами меня не очень волновали. Академик Уткин предложил меня в председатели Госкомиссии по «Зениту», хотя я и не был ракетчиком. Но он пообещал помощь, и я согласился. Наша совместная работа была не только очень интересной и важной, но и удивительно творческой.

— У меня такое впечатление, что и в военной области за последние десять лет ничего нового не появилось?

— К сожалению, это так. Да и в пилотируемой космонавтике мы не можем похвалиться чем-то новым. По-прежнему летает «Союз-Т». И по этому кораблю я был председателем комиссии! Мне кажется, что работа с ним была очень давно: ведь столько лет прошло! Создается такое впечатление, что работы «застыли»…

— Кстати, а почему появилась буква «Т»?

— «Транспортный», мол, новая модификация пилотируемого корабля. Так и было. Правда, шутники назвали «Союз-Т» «Союзом Титова». Признаюсь, мне было приятно, так как немало сил, нервов и времени отдано этому кораблю…

— Что же произошло в 91-м?

— Я написал рапорт об увольнении из армии. «Перестройку» я не понимал и не принимал. Устал от постоянной и бессмысленной борьбы. Да и «маршальский жезл» вдруг засветил, а я ведь маме обещал, что стану маршалом! Мне предложили стать начальником Академии имени Можайского, и Ленинград мне нравился. Но жена вдруг взбунтовалась: «Нет, не поеду. Дети в Москве, а мы уезжаем? Нет, не хочу…» Это было для меня неожиданно, я решил остановиться, осмотреться — нельзя же постоянно лететь по жизни…

— А рапорт министр подписал сразу?

— Он меня вызвал. Это было 15 июля. И я ему честно объяснил, что ничего интересного по работе не предвидится, перспектив нет, а условия работы ужасные: надо по фондам 18 миллионов рублей на капитальный ремонт Байконура, а мне дают четыре… Что я делать буду? Как людям смотреть в глаза?.. Он в ответ: «Как же я тебя уволить могу: генерал-полковнику нужно служить до 60 лет, а тебе 56?» И я ему честно говорю: «болячка» за мной, достану медицинскую справку о том, что могу уйти из армии по состоянию здоровья… Он заверил меня, что возражать не будет, но попросил подождать до октября… Только позже я понял, что имел в виду Язов. Наш разговор состоялся 15 июля, августовские события были впереди…

— А следующий министр вызывал?

— Нет, Шапошников просто подписал мой рапорт, и я стал гражданским человеком.

— Потом судьба занесла в Госдуму?

— Это случилось в 1995 году. Поначалу я получил возможность отдохнуть, почитать книги, побыть дома. Потом поработал в Комитете по конверсии. Мне предложили избираться в Думу вместо погибшего депутата. Попробовал. Увидел, что люди мне доверяют, надеются, что смогу им помочь. Честно говоря, сначала обстановка мне очень не понравилась, и в 1996 году я не хотел избираться. Но стало стыдно перед избирателями, из 14 человек они выбрали меня, а я будто бы их предаю… Постепенно втянулся в эту трудную работу.

— Есть моральное удовлетворение от работы депутата?

— Большее удовлетворение у меня вызывает не то, что сделано, а то, что мы не позволили сделать! Этот состав Думы мне нравится больше, чем предыдущий. Я не хочу ничего сказать плохого: те были первыми, но сейчас более опытные люди. Удалось предотвратить куплю-продажу земли, затормозили шальную приватизацию и разворовывание страны, вышли на импичмент президента… То, что не набрали необходимого количества голосов, особого значения не имеет: главное, показали, насколько народ не приемлет такую власть… Так что удовлетворение от работы в Государственной думе состоит в том, что в такой ситуации хоть что-то можно сделать!

— А космонавтика остается лишь воспоминанием?

— Когда я принимал решение учиться в Академии Генштаба, то понимал: с лётной работой покончено. Была лишь крошечная надежда, что вернусь в авиацию, но отдавал себе отчет — шансы ничтожны. И тогда я поставил «точку». С тех пор никогда за штурвал не садился, хотя меня часто приглашали в пилотскую кабину. Единственный раз сделал исключение: полетал с Анатолием Кочуром на Су-27, когда мне исполнилось 60 лет. Но это было нужно для самоутверждения: мол, еще могу… И выполнил несколько фигур, перенёс перегрузку в 6 с половиной единиц — в общем, нормально!..