К 200-летию Фридриха Энгельса. «Грани личности: полиглот и филолог»

Следом за большим юбилеем Карла Маркса подошёл и аналогичный юбилей его ближайшего друга и соратника Фридриха Энгельса — эта дата будет отмечена 28 ноября. Однако в нынешнем году есть два повода вспоминать выдающегося мыслителя и революционера, скромно называвшего себя «второй скрипкой» Маркса: 5 августа была ещё одна памятная дата — 125 лет со дня его смерти. Фридрих Энгельс скончался 5 августа 1895 года в Лондоне от рака пищевода. Он мужественно переносил недуг и проявлял истинно философское отношение к вопросу о жизни и смерти. В отличие от Маркса, чья могила на Хайгейтском кладбище в Лондоне стала местом паломничества, у Энгельса могилы нет. Согласно его завещанию, тело его было кремировано, а урна с прахом опущена в море.

ОЧЕНЬ ТРУДНО НАЙТИ в мировой истории человека настолько разностороннего и эрудированного, как Фридрих Энгельс. Интересовался он решительно всем. На закате жизни, когда его секретарь Луиза сдавала медицинский экзамен, Энгельс вдруг начал штудировать труды по… акушерству! Естествознание и промышленные технологии, военное дело и история раннего христианства, не говоря уже про политэкономию, философию и политическую историю, — всё это было им изучено на самом глубоком профессиональном уровне. Но одним из главных его увлечений на протяжении всей насыщенной жизни было изучение иностранных языков.

Да, «первыми увлечениями Энгельса были филология и военное искусство…» — утверждал Поль Лафарг. В интернете предостаточно материалов типа «Топ-10 (или 15) полиглотов». И в любом из этих «топов» непременно фигурирует Фридрих Энгельс. Хотя сколько он точно знал языков, неизвестно: называются числа 16, 20, 24. Я вот насчитал 22, но это без учёта некоторых древнегерманских наречий, которые Энгельс, судя по всему, неплохо знал. Широко известно утверждение, что Энгельс «заикается на двадцати языках» (он немного заикался, когда волновался).

В одном из писем к Фердинанду Лассалю Ф. Энгельс называет сравнительную филологию «своим старым излюбленным занятием» (выделено мной. — К.Д.). Это началось, очевидно, ещё с гимназии, где наряду с французским изучались так называемые классические, древние языки — причём не только древнегреческий и латынь, но и древнееврейский (как язык Ветхого Завета). Несомненное влияние на Фридриха оказал его дед по матери Герхард Бернхард ван Хаар — профессиональный филолог.

Уже в отрочестве изучение языков у Фридриха вышло за рамки «обязательной школьной программы». Возможно, это имело поначалу прагматический смысл: было связано с той жизненной стезёй, которую для сына выбрал отец-фабрикант. Как известно, он не дал отпрыску окончить Эльберфельдскую гимназию, отправив учиться коммерции. Знание иностранных языков было необходимо для ведения деловой корреспонденции с партнёрами, чем юный Энгельс и занимался.

В 1839 году Фридрих, которому ещё не исполнилось и 19 лет, пишет из Бремена другу своей юности Вильгельму Греберу удивительное письмо (на девяти языках!): «…так как я пишу многоязычное письмо (англ. polyglottic letter), то теперь я перейду на английский язык, — или нет, на мой прекрасный итальянский, нежный и приятный, как зефир, со словами, подобными цветам прекраснейшего сада, и испанский, подобный ветру в деревьях, и португальский, подобный шуму моря и берега, украшенного цветами и лужайками, и французский, подобный быстрому журчанию милого ручейка, и голландский, подобный дыму табачной трубки, такой уютный; но наш дорогой немецкий — это всё вместе взятое» (выделено мной. — К.Д.). В начале письма, кроме того, имеются фрагменты на греческом и латыни.

Чем бы ни занимался Ф. Энгельс, он всё делал обстоятельно, доводя дело, за которое брался, до совершенства, — к овладению языками это относилось в полной мере. Энгельс — «настоящий полиглот, он знает не только литературные языки, но и диалекты… И его знание языков далеко не поверхностное. В Испании и в Португалии я читал письма к тамошним товарищам, которые находили, что они написаны на прекраснейшем испанском и португальском языках, и я знаю, что он пишет по-итальянски», — сообщал Поль Лафарг в письме к Николаю Даниельсону. «Его знание европейских языков и даже отдельных диалектов (например, миланского диалекта. — К.Д.) было просто невероятно», — вспоминал Лафарг.

Ведя дела I Интернационала, Ф. Энгельс писал письма испанским товарищам, отмечал Лафарг, на «чистейшем кастильском наречии». Понятно, что безупречность в языке была результатом упорного труда: так, у испанского революционера Хосе Месы Энгельс брал уроки, читая стихи на испанском и тщательно отрабатывая произношение.

Широкую известность получил один забавный эпизод. В каком-то балагане в Рамсгете публике показывали карлика в мундире бразильского генерала. Энгельс обратился к нему сначала по-португальски, затем по-испански, но никакой реакции. «Наконец, «генерал» сам обронил какое-то словечко.

— Да этот бразилец оказывается в действительности ирландцем! — воскликнул Энгельс и обратился к нему на его родном наречии. Бедняга, услыхав родную речь, заплакал от радости».

Конечно, особое место в жизни и деятельности Ф. Энгельса занял английский язык. Джордж Джулиан Гарни (1817—1897), видный представитель левого крыла чартистов, отмечал, что английский Энгельса был безупречен уже при их первой встрече в 1843 году. Значительная часть литературного наследия Энгельса написана на языке Шекспира и Диккенса — в частности, изрядное количество статей для «New American Cyclopaedia». Вместе с Карлом Марксом они долгие годы сотрудничали в прогрессивной газете «New York Daily Tribune»: эта работа была крайне важна для Маркса, поскольку давала ему какой-то заработок. Однако в первое время по прибытии на Альбион английский Маркса оставлял ещё желать лучшего, так что Энгельс не только помогал другу с переводом его мыслей на английский язык, но порою даже сам писал за него статьи, подписанные официально именем Маркса.

Судя по всему, некоторые затруднения — видимо, ещё с гимназического курса древнееврейского — у Энгельса были с семитскими языками. В письме к Марксу от 6 июня 1853 года он полушутя признаётся: «От арабского языка меня отпугивает, с одной стороны, моё прирождённое отвращение к семитским языкам, а с другой стороны — невозможность достигнуть без большой потери времени сколько-нибудь заметных успехов в языке, который так богат, насчитывает 4000 корней и охватывает в своём развитии 2000—3000 лет. Зато персидский — не язык, а настоящая игрушка. Если бы не этот проклятый арабский алфавит, в котором то и дело по шесть букв подряд выглядят одинаково и в котором нет гласных [букв, не звуков, конечно, — К.Д.], то я бы взялся изучить всю грамматику в течение 48 часов. …Я для изучения персидского языка положил себе срок максимум в три недели».

К ИЗУЧЕНИЮ русского языка Энгельс приступил в 1851—1852 годах. В то время в революционных кругах ещё теплилась надежда на «вторую волну» революции 1848 года, но предполагалось, что главным противником революции выступает русское самодержавие, игравшее роль «жандарма Европы». Поэтому изначально русский язык, как видно из переписки, рассматривался Энгельсом как язык «потенциального противника». В дальнейшем же, однако, русский язык стал для Энгельса (и для Маркса, взявшегося за него достаточно поздно — вскоре после выхода в свет первого тома «Капитала») языком общения с представителями русского революционного движения и языком доступа к богатейшей литературе по экономическим и социальным процессам в России, за которыми основоположники марксизма следили более чем внимательно.

Русский язык, по словам Ф. Энгельса, «всемерно заслуживает изучения и сам по себе, как один из самых сильных и самых богатых из живых языков, и ради раскрываемой им литературы». В письме к Вере Засулич в Женеву от 6 марта 1884 года (написанном, правда, на французском) Энгельс, давая самую высокую оценку её переводу брошюры «Развитие социализма от утопии к науке», отмечает: «Как красив русский язык! Все преимущества немецкого без его ужасной грубости».

В списке произведений русской классики, читанных Фридрихом Энгельсом, — «Горе от ума», «Медный всадник» и, конечно же, «Евгений Онегин», которого он очень любил декламировать своим русским друзьям. Насколько известно, у него имелся экземпляр одного из первых изданий романа в стихах, доставшийся ему из «русской библиотеки» Маркса, которая насчитывала полторы сотни томов.

Фанни Марковна Кравчинская — жена писателя и революционера-народника Сергея Степняка-Кравчинского — оставила воспоминания о воскресных посиделках в доме Энгельса. Чувствовала она себя в компании, говорившей по-немецки, по-английски и по-французски, весьма неуютно, зажато — по причине незнания языков. Разрядил напряжение хозяин дома, заговоривший с ней по-русски. Стал цитировать:

Мы все учились понемногу,

Чему-нибудь и как-нибудь,

Так воспитаньем, слава богу,

У нас немудрено блеснуть.

Онегин был, по мненью многих

(Судей решительных и строгих),

Учёный малый, но педант…

Бранил Гомера, Феокрита;

Зато читал Адама Смита

И был глубокий эконом,

То есть умел судить о том,

Как государство богатеет,

И чем живёт, и почему

Не нужно золота ему,

Когда простой продукт имеет.

Отец понять его не мог

И земли отдавал в залог.

«Процитировал он это наизусть на прекрасном русском языке. Я захлопала в ладоши, но Энгельс сказал: «Увы, этим кончаются мои познания в русском языке».

Другое воспоминание на сей счёт оставил нам народоволец (впоследствии эсер) Николай Русанов. Беседуя с русским гостем, Энгельс вдруг предложил ему: «Да вот, я кое-что прочту вам из старой русской библиотеки Маркса…» Он достал с полки «Евгения Онегина», но тут Русанов упредил собеседника: «Позвольте мне самому прочитать цитату, с которой вы собираетесь познакомить меня». И продекламировал то самое знаменитое место — с Адамом Смитом. (Правда, в воспоминаниях Русанова поэтический текст несколько расходится с пушкинским.) Энгельс воскликнул: «Чёрт возьми, вы угадали… Верно, верно: эту именно цитату я и хотел прочитать вам».

Изучение русского языка для Энгельса было частью его обширных занятий славянской филологией. Польский служил ему средством общения с поляками. Кроме того, он изучал чешский, сербохорватский (читал народные песни, собранные Вуком Караджичем; по признанию Энгельса, этот язык дался ему легче всего среди всех славянских), болгарский (уже в конце жизни), словенский языки. В Собрании сочинений я встретил письмо, написанное Энгельсом по-болгарски. Он был знаком с трудами таких создателей славистики XIX столетия, как чешский учёный Павел Шафарик, чех Йозеф Добровский, словенец Франц (Франьо) Миклошич.

Уже в возрасте под 70 Энгельс взялся за изучение румынского языка (кстати, имеются свидетельства того, что им владел Маркс — он читал румынские газеты!).

«Язык есть непосредственная действительность мысли», — писали Маркс и Энгельс в «Немецкой идеологии». Поскольку все человеческие мысли выражаются в языке, поскольку через язык мы, так или иначе, выражаем своё отношение к миру, вопросы языка самым тесным образом связаны с общефилософской проблематикой. Сами слова «философия» («любовь к мудрости») и «филология» («любовь к слову») близки, как видно, по происхождению, — и долгие столетия философия и филология развивались «в одном потоке», как две стороны одной науки. Философ не может не быть филологом — равно как и вдумчивый филолог не может не быть философом.

Маркс и Энгельс заложили основы диалектико-материалистического учения о языке, о его происхождении — о связи языка и мышления, об обусловленности их трудом, материально-практической деятельностью человека. Однако этот вопрос, относящийся к общему теоретическому языкознанию, выходит за рамки настоящей статьи. Нас более интересует наследие Энгельса в области филологии, науки, изучающей языки народов в связи с исследованием их истории, литературы, культуры.

Маркс считал своего друга крупным исследователем по части сравнительного языкознания. Разумеется, Энгельс, зная два десятка современных и древних языков, как мало кто другой владел не только соответствующим материалом, но и наиболее эффективным методом исследования: диалектическим методом. XIX век — время становления сравнительно-исторического метода в лингвистике. Если до этого люди лишь фиксировали очевидное родство тех или иных языков, то теперь они стали исследовать саму историческую основу сходства и различия родственных языков, доводя дело даже до реконструкции древнейших, дописьменных ещё языков (таких, как, например, индоевропейский праязык).

С одной стороны, сравнительно-исторический метод в языкознании развивался как бы параллельно с утверждением принципа историзма в естественных науках (геология, дарвиновская биология). С другой стороны, всё вместе служило утверждению диалектики как универсального метода научного исследования. И сравнительное языкознание выступило той самой сферой, где Энгельс мог едва ли не в первую очередь приложить освоенный метод.

Он увлекался древнегерманской филологией, изучал готский (так, «мимоходом», признаётся он в письме к Марксу), англосаксонский (древнеанглийский) и древненорвежский языки и памятники культуры на этих языках. В частности, читал перевод Библии, осуществлённый готским арианским епископом Ульфилой, — этот деятель IV столетия составил готский алфавит на базе греческого, и благодаря ему мёртвый готский язык неплохо изучен, в отличие от ряда других восточногерманских языков, сгинувших практически без следа. Кстати, филологи, изучавшие соответствующие работы Энгельса, отмечали весьма тонкое знание им диалектов немецкого языка, явно почёрпнутое из живого общения с их носителями.

Крупнейшим специально филологическим сочинением Ф. Энгельса считается «Франкский диалект». Эта неоконченная работа примыкает к труду «К истории древних германцев», впервые она опубликована лишь в СССР. В ней он показал, что в раннем средневековье у франков существовало языковое единство — то есть то был не просто конгломерат племенных говоров: существовал общий для них франкский диалект. Он представлял собой переходную ступень от верхненемецкого (алеманнского) языка к саксонскому и фризскому. Вместе с тем франки делились на две ветви: салических и рипуарских франков, говоривших на особенных, несколько различавшихся между собою наречиях. Салические франки в римские времена населяли побережье Северного моря. При короле Хлодвиге они двинулись на юг, подчинили себе рипуарских франков, обитавших по рекам Рейн и Мозель, завоевали затем часть Галлии и создали там своё Франкское королевство.

В результате последующих исторических процессов салическое наречие легло в основу нидерландского языка. Те франки, что осели в сильно романизированной Галлии, утратили свой язык, приняв, как это нередко бывает, язык покорённого, но более развитого экономически и культурно народа. Что же касается рипуарского наречия, то оно продолжило далее жить в немецких диалектах Рейнской области.

Вопросов сравнительной филологии и диалектологии романских языков Ф. Энгельс касается в работах 1859—1860 годов «По и Рейн», «Савойя, Ницца и Рейн».

Большой интерес в разнообразных научных трудах Энгельса представляют его этимологические исследования. К примеру, в «Происхождении семьи, частной собственности и государства» (глава III: «Ирокезский род») он разбирает формы слова, обозначающего в разных индоевропейских языках понятие «род».

«Латинское слово gens, которое [Льюис Генри] Морган везде употребляет для обозначения этого родового союза, происходит, как и греческое равнозначащее genos, от общеарийского корня gan (по-немецки kan, так как здесь, по общему правилу [выявленному-то как раз сравнительно-историческим языкознанием. — К.Д.] вместо арийского g должно стоять k), означающего «рождать». Gens, genos, санскритское dschanas, готское (по указанному выше правилу) kuni, древнескандинавское и англосаксонское kyn, средневерхненемецкое kunne означают одинаково род, происхождение». (Слово kin имеется и в современном английском языке, обладая многозначностью: «родня, родственники; родство; род, семья»; to come of good kin — «быть из хорошей семьи», причём в этом выражении явно проглядывается: «происходить из знатного рода».)

Ниже, в седьмой главе («Род у кельтов и германцев») Ф. Энгельс снова берёт этимологию слова «род», добавляя к этому ещё: «На времена материнского права указывает то, что слово для обозначения женщины происходит от того же корня [выделено мной. — К.Д.]: греческое gyne, славянское žena, готское qvino, древнескандинавское kona, kuna». Обращает Энгельс внимание и на то, что от слова kuni происходит слово kuning («конунг», откуда производно славянское «князь»; ср. англ. king; обратите внимание и на созвучность слова queen с вышеприведёнными gyne и qvino), «которое первоначально обозначает старейшину рода или племени».

МАРКС И ЭНГЕЛЬС были, без сомнения, крупными мастерами Слова — прежде всего родного, немецкого слова. Они выступали за чёткий и выразительный язык как средство воздействия на массы. Но при этом богатый и выразительный язык, насыщенный «живыми», народно-разговорными оборотами, игрою слов, юмором — то, чем характеризуются сочинения Маркса и Энгельса, «Капитал» в частности, — всё это создаёт чрезвычайные трудности для переводчиков. И к переводам главного труда К. Маркса на русский язык, к подбору адекватной русской терминологии для политико-экономических категорий, вводимых Марксом, было немало нареканий.

Зная практически все основные европейские языки, Маркс и Энгельс могли давать квалифицированную оценку переводам их сочинений. С точки зрения теории литературного перевода — а это значимая дисциплина прикладной лингвистики — очень важна статья Энгельса «Как не следует переводить Маркса». В ней автор жёстко критикует перевод на английский язык начала первой главы первой книги «Капитала», выполненный видным английским социал-демократом — реформистом Генри Гайндманом (выступившим под псевдонимом Джон Бродхаус).

«Для перевода такой книги недостаточно хорошо знать литературный немецкий язык. Маркс свободно пользуется выражениями из повседневной жизни и идиомами провинциальных диалектов; он создаёт новые слова, он заимствует свои примеры из всех областей науки, а свои ссылки — из литератур целой дюжины языков; чтобы понимать его, нужно в совершенстве владеть немецким языком, разговорным так же, как и литературным, и, кроме того, знать кое-что и о немецкой жизни». То есть, говорит нам Энгельс, недостаточно заучить язык по учебникам и словарям; для того чтобы достаточно, тем более — профессионально, владеть иностранным языком, — для этого нужно быть человеком разносторонним, следует хорошо знать различные сферы науки и практики, знать саму жизнь народа. А иначе нельзя пихаться в переводчики таких титанов, как Маркс, — что сделал г-н Бродхаус, допустивший грубейшие ошибки в переводе ключевых мыслей Маркса!

Но, оказывается, от переводчика требуется и глубокое знание родного языка — а уж нам-то всем кажется, что своим родным языком мы владеем «как своими пятью пальцами»! Нет, «…от переводчика требуется ещё кое-что. Маркс принадлежит к числу тех современных авторов, которые обладают наиболее энергичным и сжатым стилем. Чтобы точно передать этот стиль, надо в совершенстве знать не только немецкий, но и английский язык. Однако г-н Бродхаус, будучи, по-видимому, довольно способным журналистом, владеет английским языком только в том ограниченном объёме, который необходим, чтобы удовлетворить обычным литературным нормам. Для этих целей он знает язык достаточно, но это не тот английский язык, на который можно было бы переводить «Капитал». Выразительный немецкий язык следует передавать выразительным английским языком; нужно использовать лучшие ресурсы языка; вновь созданные немецкие термины требуют создания соответствующих новых английских терминов. Но как только г-н Бродхаус оказывается перед такими проблемами, у него недостаёт не только ресурсов, но и храбрости. Малейшее расширение его ограниченного запаса избитых выражений, малейшее новшество, выходящее за пределы обычного английского языка повседневной литературы, его пугает, и вместо того, чтобы рискнуть на такую ересь, он передаёт трудное немецкое слово более или менее неопределённым термином, который не режет слуха, но затемняет мысль автора…»

Тут Энгельс говорит нам о том, что свободное и глубокое знание языка — родного языка и иностранных языков — даёт человеку, помимо всего остального, свободу мысли, смелость мысли, всепобеждающую энергию мысли — то, в чём нуждается любой человек, независимо от рода его занятий, а уж революционер-то, обращающийся с проповедью к массам, нуждается в этом особенно. Язык — орудие мышления и оружие в борьбе; и в борьбе победить может только тот, кто выкует лучшее оружие слова, тот, кто возвысится над суконным косноязычием ретроградов и над хаотически-бессмысленным словоблудием «хайпанутых» демагогов, тот, кто в своём литературном и ораторском стиле сумеет соединить с проверенной классикой слова — без ущерба для неё — развивающийся и бурлящий живой язык улиц.

Фридрих Энгельс как полиглот, знаток языков — замечательный жизненный пример, особенно — для молодёжи. Понятное дело, что практически мало кому дано достичь такого же результата в овладении языками. И причина этого не столько в отсутствии у большинства из нас достаточных лингвистических способностей, сколько в краткости жизни и нехватке свободного времени. Как удалось в такой степени развить свою личность, овладеть таким массивом знаний и богатств человеческой культуры Энгельсу, отдавшему долгие годы жизни «проклятой коммерции», — это загадка. Видимо, секрет кроется в невероятной дисциплине труда, «обычным смертным» недоступной. Но… следует стремиться к идеалу.

Нужно, обязательно нужно — по возможности — учить языки. Не ради карьеры и заработка — как учат сегодня поголовно английский (а «продвинутые» люди взялись уже и за китайский!) — а из искреннего интереса к культуре и жизни других народов.